Михаил Кураев - Саамский заговор [историческое повествование]

Никита Терентьевич Матрёхин, тоже саам, тридцатисемилетний председатель колхоза «Авт-Варре», вполне мог стать министром оленеводства, впрочем, на эту должность у младшего лейтенанта Михайлова были и другие кандидаты тоже из намеченных к аресту председателей колхозов.

Вот и Герасимов Александр Григорьевич тоже окончил Институт народов Севера, прежде чем стал учительствовать в ловозерской школе. Разве он отказался бы стать министром просвещения в саамском правительстве? Лучшей кандидатуры и не найдешь, потому что ее просто искать негде.

Хорошо, что есть Герасимов!

Но есть же и второй Герасимов!

Никон Петрович Герасимов мог пригодиться на роль министра печати, почт и телеграфа. Саам из села Рестикент был и батраком, и пастухом, и лесорубом, и сплавщиком, однако ни одной из этих профессий в полной мере удовлетворен не был и пошел на курсы ликвидации безграмотности, на самые первые, как только они открылись. Обнаружив немалые способности и тягу к знаниям, прямым путем был направлен не кем-нибудь, а самим Алдымовым все в ту же кузнецу — в Институт народов Севера в Ленинграде. Вместе с Осиповым и Александром Герасимовым он был первой порослью саамской интеллигенции. Поручили заведовать Домом оленевода в Мурманске. Справился. Избрали депутатом Ленинградского областного Совета депутатов трудящихся, и здесь не подвел. Разумный, общительный, приветливый, достаточно образованный, первый саамский селькор «Полярной правды»… Так что Никон Петрович Герасимов, по здравому рассуждению Ивана Михайловича Михайлова, служил безусловным кандидатом на любой министерский пост, кроме военного и юридического, поскольку эти оба уже заняты.

Незадолго до ареста Никон Петрович заведовал в Ловозерском райисполкоме отделом кадров. Не посвящая, разумеется, Никона Петровича в свои планы, Иван Михайлович пользовался информацией, полученной непосредственно от ловозерского кадровика для выявления кандидатов в повстанческое правительство. Сам того не подозревая, Никон Петрович оказал неоценимую услугу Ивану Михайловичу в трудном деле сколачивания группы саамских заговорщиков и диверсантов, впоследствии Иваном же Михайловичем и разоблаченной. В какую-то минуту, когда Иван Михайлович видел, как хорошо двинулось дело вперед, как приближается час активных действий, в его душе просыпалось чувство, близкое к благодарности своему помощнику, но не включать его в готовившийся список было несправедливо. Был бы выбор побольше, а то и так грамотных, развитых, думающих саамов было у Михайлова наперечет.

Так что худо-бедно уже через полтора месяца вдохновенной работы правительство было сколочено. Теперь оставалось собрать повстанческую армию.

Здесь было проще.

Правда, за антисоветскую пропаганду приходилось брать неграмотных колхозниц из села Восмус, прачку из школьного интерната, старух рыбачек, плотника с четырьмя классами образования и всех вести по 58-6, 11, «шпионаж и заговоры». А брать приходилось и за две, и за три сотни километров от райцентра, вот какая досталась Ивану Михайловичу трудная территория, это вам не Васильевский остров или Петроградскую сторону подчищать от антисовэлемента.

Иван Михайлович лично этапировал в апреле активных участников несостоявшегося восстания из Ловозера на станцию Оленья, чтобы потом по железной дороге доставить этап в Мурманск. Сослужали ему с едва скрываемой неохотой два ловозерских милиционера — Кобозев и Ярцев.

Неожиданная сложность возникла со старейшим повстанцем Филипповым, Николаем Филипповичем, саамом, 1875 года рождения, образование низшее. Ничего особенного старик из себя не представлял. Коренастый от природы, но под грузом прожитых лет и спина дугой согнулась, и голова в плечи ушла, а широко расставленные ноги обнаруживали сходство с клещами. Не то чтобы на таких ногах ходить было неудобно, скорее возраст не позволял старику выдержать заданный конвоем темп.

Под беспредельной голубизной еще не налившегося всей полнотой красок полярного неба, озаряемый солнцем, лишь на два часа приседающим за ближнюю сопку, освежаемый легким ветром конвой двинулся в путь дорогой, недавно проложенной в местах болотистых и гористых, похрустывая тонким стеклянным ледком на дорожных лужах.

Конвой топал, вполне равнодушный к сияющей красоте пробуждающейся от подснежной спячки земли, да и арестанты были невеселы.

Полтора месяца томились люди в тесной конуре Ловозерского РО НКВД, пропитанной неистребимым запахом всех узилищ, где спертый запах табака, мочи и человеческого пота смешался с терпким запахом прелых звериных шкур, пошедших на кухлянки, малицы, почоки и таборки и жаждавших свежего воздуха не меньше, чем люди. Но и теперь под распахнутым небом, перед необозримой далью, открывавшейся с увалов, каждый чувствовал вовсе не свободу, а все ту же тесноту общей камеры. Стены узилища, словно во сне, раздвинулись, но никуда не исчезли, хотя и обрели форму винтовок, которые несли наперевес Кобозев и Ярцев, покачивая примкнутыми штыками, словно удочками на подсечке.

Дни стояли ясные, морозы не обидные.

Безотрадная, холодная, скучная, пустынная земля со снегом в ямах и льдом на озерах ни чем не могла привлечь и порадовать взор младшего лейтенанта Михайлова. Да и видел-то он в основном только схватившуюся грязь на дороге. Тащиться до Оленьей, по его расчетам, часов двенадцать, благо дни уже длинные. Он злился на Шитикова, пообещавшего полуторку, но вчера тот позвонил и сказал, что машины не будет, сломалась, понимаешь. А еще он злился на секретаря Ловозерского райкома Елисеева, полез не в свое дело, людей у него, видите ли, не хватает. Ничего, Тищенко ему объяснил, что парторганизация района работе органов должна содействовать, а не совать палки в колеса.

«Да колес-то как раз и нет… За полтора бы часика докатили, а теперь ковыляй…» Материал на всех остался крепкий. Убойный. Правда, под протоколами Алдымова подписи были только в первые два дня допроса, а когда пошли «признательные показания», подписи не было… Ну, это Шитиков решить поможет. За Алдымова Михайлов был спокоен, чувствовал, что тот находится под особой заботой Шитикова. Так для доставки в Мурманск Алдымова, арестованного все-таки в Ловозере, Шитиков даже машину прислал. А этот табор извольте гнать пехом до Оленьей…

О чем только не передумаешь долгой дорогой.

И снова мысли перекидываются к Алдымову, здесь все должно быть крепко, как-никак президент Саамской республики, но есть тоже закавыка. Связь с иностранной разведкой установлена по письму на шведском. Там ясно написано: «Что касается самостоятельного Лопарского государства, то этот вопрос мы должны продвигать быстрее, эта идея стратегического характера». Для высшей меры несостоявшемуся «президенту» достаточно. Но оказалось, что это перевод из скандинавской печати про объединение тамошних аборигенов, не имеющих отношения к нашим, да и статья-то чуть не довоенная, то ли десятого, то ли одиннадцатого года. Вообще-то, по правилам, главный изобличающий документ, если он предъявлен на следствии, должен быть в «деле». Спасибо, Шитиков подсказал спрятать куда подальше, дескать, хватит и признания контрреволюционного характера этого письма, тем более на шведском. Правда, автор письма шведский профессор Вуклунд четыре года как на том свете, а Алдымов у Михайлова в заговоре только с тридцать пятого года…

И дорога скверная, и мысли нелегкие, трудная служба у младшего лейтенанта госбезопасности Михайлова.

Несмело входит весна в заполярные тундры. Постучит в полдень капелью, а к вечеру опять зима. А то и посреди бела дня напомнит, кто здесь хозяин. Одна радость — свет, с каждым днем прибывает.

Но вот со стороны Вороньей надвинулась серая туча, и медленно закружились белые хлопья, повалил густой снег. Все пространство вокруг конвоя сжалось. Небеса бросили зыбкий белый покров, готовые, надо думать, укрыть обреченных, если б им догадаться да броситься в разные стороны.

Теперь уже мысли Михайлова вернулись на каменистую дорогу, он расстегнул кобуру, напрягся.

Конвойные то и дело рукавом шинели вытирали мокрые лица, к которым лепились снежные лепешечки.

Двенадцать охотников и звероловов, каждый из которых один на один мог с ножом пойти на медведя, покорностью своей потворствуя злодейству, плелись, сопутствуемые тремя ничтожными сообщниками властителей, незримых и могущественных, как демоны. Нет, не слабость и малодушие, а сознание своей невиновности и вера в справедливость заставляли этих сильных, сноровистых, умевших одолеть любые напасти и беды людей верить в неотвратимое благополучие в конце пути.

Но еще не доходя до поворота на Ревду, где разворачивалось строительство рудника, у путешественников возникло сомнение в том, что старик Филиппов сможет дойти до Оленьей. Сначала его подгоняли, он все равно отставал, потом окликали… Из военно-морской практики известно, что скорость эскадры определяется скоростью самого тихоходного корабля. Если уж взят корабль в компанию, бросать нельзя. Но это корабль, это на море. И хотя по весне тундра тоже местами похожа на море разливанное, тащиться два дня ради одного арестанта не было никакого смысла.